Стенограмма беседы с первым секретарем Смоленского обкома и горкома ВКП(б) Д.М.Поповым. (Смоленск, 15 декабря 1943 г.). ^[1]

 

Скан-копия стенограммы

Текст опубликован: Вклад историков в сохранение исторической памяти о Великой Отечественной войне. На материалах Комиссии по истории Великой Отечественной войны АН СССР, 1941—1945 гг.: коллективная монография / А.Г. Гуськов, К.С. Дроздов, С.В. Журавлев, В.Н. Круглов, Д.Д. Лотарева, В.В. Тихонов; отв. ред. С.В. Журавлев; Институт российской истории РАН. М.; СПб., 2015. С. 191-218.

Ссылка - PDF

© Все права защищены. При использовании ссылка на печатную или электронную версию обязательна.

 

 

[л. 1][2]

 

КОМИССИЯ ПО ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

 

 

Стенограмма беседы с т. ПОПОВЫМ Д.М. [3]

Бeседу проводит научный сотрудник Комиссии майор ФЕДОСОВ. Записывает т. РОСЛИКОВА.

Смоленск. 15 декабря 1943 года.

__________________________________________________________________

 

П О П О В ДМИТРИЙ МИХАЙЛОВИЧ - секретарь Смоленского областного комитета ВКП(б).

 

22 [июня 1941 г.] меня известили о том, что я должен приехать в Обком и вскрыть один пакет. Пакет был получен из Москвы зашифрованный. В нем речь шла о том, что будет передаваться речь тов. Молотова[4] в связи с вероломным нападением немцев на Советский Союз.

Первое, что пришлось предпринять, – это включить всю трансляционную сеть по области и известить районы о том, что будет передаваться по радио речь тов. Молотова.

Все мы речь тов. Молотова прослушали и решили в начале приглядеться, как на это сообщение будет реагировать население города.

Надо прямо сказать, что население города, прослушавши эту речь, вначале не совсем верило, что немцы напали на нас, что немцы могут вести войну против Советского Союза. Большая часть населения рассуждала таким образом, что это конфликт, правда, по размерам может быть несколько больше, чем до этого был, а все-таки вряд ли будет война. Как же немцы могут напасть на нашу столь мощную страну и вести войну, когда они ведут войну с другими странами. Народ был настроен так, что мы такая страна, на которую немцы не полезут.

Затем провели заседание бюро обкома с целью наметить ряд мероприятий оборонного порядка.

Еще до объявления войны мы строили капитальный специальный аэродром в Вязьме[5]. Он на половину был уже построен. Одна дорожка была зацементирована, для второй – подготовлена подушка.

На бюро обкома прежде всего обсудили вопрос о том, чтобы дополнительно мобилизовать колхозный транспорт и всю технику, которую можно поставить на это дело и в ближайшие два-три дня завершить строительство Вяземского аэродрома. Затем решили северный Смоленский аэродром в пятидневный срок благоустроить и провести дополнительные работы, сделать его вполне обеспечивающим работу советской авиации.

Затем был обсужден вопрос о ближайшем завершении строительства взлетно-посадочных площадок. Мы на это время их строили восемнадцать штук. Был аэродром в Красном селе под Вязьмой, который мы [л. 1 об. / с. 2] начали строить с весны 1941 года. Затем известный, сейчас уже благоустроенный аэродром, которым мы широко пользуемся и которым немцы, когда оккупировали нашу территорию, тоже широко пользовались, – аэродром в Дугино. Затем аэродром в Рославле. Крупный аэродром строили в Кирове, на Фаянсовой и т.д. Словом, восемнадцать аэродромов.

Приняли решение относительно быстрейшего завершения строительства этих аэродромов. Первоначально они имели значение как вспомогательные аэродромы. Затем стали основными аэродромами.

Следующим вопросом Бюро обкома обсуждало вопрос о мобилизации людских и транспортных ресурсов для целей войны, наметили ряд мероприятий и их провели.

Должен сказать, что мобилизация в Смоленской области прошла с высоким патриотическим подъемом. В одном городе Смоленске за два дня было подано восемнадцать тысяч заявлений итти добровольцами. Нам пришлось несколько сдерживать этот энтузиазм населения. Связались с ЦК ВКП(б) и спрашивали, как быть? Нам ответили, что надо разъяснить населению, что придет время – возьмем, а чтобы пока работали на своих местах, потому что массовая мобилизация может отразиться на народном хозяйстве, внести расстройство. Нам пришлось разъяснять в городе и в селах, что пока работайте для дела обороны, придет время, и вы будете воевать.

Главным образом молодежь с большим рвением к этому делу относилась – учащиеся ВУЗов, молодежь промышленных предприятий и колхозов. В Облвоенкомате было зарегистрировано более пятидесяти тысяч заявлений из районов [от] желающих добровольно пойти на фронт. Мобилизация прошла в течение двух-трех дней в полнейшем порядке. Народ встретил мобилизацию организованно и с высоким подъемом. Получили автомобильный транспорт. Колхозы отдавали самых лучших лошадей.

В нашей области еще до войны – чуть не за десятилетие – в колхозах создавался так наз. «фонд Красной армии» – поголовье лошадей [на случай военной мобилизации]. Каждый колхоз имел полтора, два десятка лошадей. Они принадлежали колхозу, на них работали, но лошади выращивались для Красной армии. Это конское поголовье всегда обновлялось. Становится конь немножко плох, неподходящ по возрасту [к использованию в армии], его заменяют другим, выбирают из молодняка. Таким образом, происходило все время пополнение конского поголовья в фонд Красной армии. Благодаря этому фонду мы дали Красной армии очень хороших лошадей.

Точно также мы специально имели повозки. Каждый колхоз имел десяток, два десятка повозок, которые так и назывались – повозки фонда Красной армии.

Все это по существу заранее было подготовлено, и мобилизация местного транспорта прошла довольно хорошо. Эта инициатива, по-моему, принадлежит Смоленской области, насколько мне это известно. Эта инициатива других областей, но на нашу область она распространялась и в нашей области приняла широкие размеры, потому что у нас был избыток лошадей. 40% лошадей не работали как следует. Обычно молодняк до четырех лет гулял, причем жаловались, что его не поймать, не запрячь. В области было 400 тысяч лошадей при наличии высокой сельскохозяйственной техники. Теперь – 52 тысячи, то есть 11–12% к тому, что было.

Следующий вопрос, который обсуждали на бюро обкома, это вопрос о продвижении военных грузов по дорогам на территории области.

Надо сказать, что Западная дорога неплохо справилась со своей задачей. По нашему плану Смоленский узел в условиях войны должен был пропускать 36 пар поездов. В действительности он пропускал 48 пар поездов каждый день, на целых двенадцать пар поездов дали сверх того, что предусматривалось по новому плану.

Жeлезнодорожники исключительно самоотверженно работали – день и [л. 2 / с. 3] ночь. Вообще население очень много работало, и население даже нас подталкивало в смысле дачи инициативы.

Смоленск превращается в такое место, где не только проходят поезда к фронту, но он стал главной базой разгрузки, потому что вокруг Смоленска склады РГК[6] были расположены, воинские разгрузочные площадки, сортировочные площадки. Колодня, Красный Бор, Гусино, Гнездов[7] – все это превращается в места разгрузки. В этом отношении население само проявило инициативу. Правда, тут мы организующее начало внесли. Население сознательно к этому делу подходило. Приходили и говорили, что воинская разгрузочная площадка завалена, народу много, пусть кто-нибудь нас соберет, и мы ночью поработаем.

С песнями на ночь шли на разгрузку воинских эшелонов.

В эти дни мы работали и по отправке войск Смоленского гарнизона, экипировке их, погрузке. У нас здесь было несколько военных училищ: артиллерийское училище, пулеметное училище, пехотное училище, военно-политическое училище пропагандистов Красной армии. Здесь стояла Смоленская 64-я дивизия, ныне – 3-я гвардейская дивизия[8]. Всем этим войскам произвели экипировку и отправили на фронт.

Таким образом, прошли первые три дня нашей работы.

Следующий период с 25 по 29 июня 1941 года характеризовался такой работой. В ночь с 24 на 25 июня немцы уже попытались маленько подействовать на население города Смоленска с воздуха. В эту ночь один немецкий самолет сбросил одну бомбу на Смоленск, но бомбу двухтонную. Она разорвалась около типографии, причем такая бомба буквально во всех домах и магазинах вырвала рамы и стекла. Это немного на население подействовало: – А если сто таких? Жертвы были небольшие. Эта бомба снесла четыре деревянных дома, причем так их разнесла, как будто бы сдвинула и по порядку в кучу все сложила. Два домика имели нижний этаж кирпичный, а верхний деревянный, а два дома были деревянные. Одна семья погибла: мать и двое детей, а муж успел выйти во двор в это время, попал в щель. Через него прошла вся эта волна с бревнами, со всем, он остался жив.

Это была первая ласточка войны. Я сам дважды был на месте взрыва этой бомбы и прислушивался к разговорам. Дал команду рыть щели. Это не встретило никаких возражений, потому что сами увидели, что человек, который укрылся в щели, спасся, а кто был в домах, те погибли.

Мы в обкоме и облисполкоме обсуждали вопрос организации местной противовоздушной обороны, приведения ее в боевое состояние. Начали организовать затемнение. Выстроили убежища, вырыли щели. Стали готовить население к восстановлению хозяйства, на случай, если оно будет разрушено бомбардировкой города.

Что мы опустили из виду и в чем мы не имели опыта – это борьба с зажигалками. Никто не знал, что немцы могут применять зажигалки. Разговор был, но что это за «заб»[9] – мы не знали и поэтому мы не могли подготовить население тушить зажигательные бомбы.

У нас были опытные районы по противоздушной обороне, но никто никогда не видел, что эта зажигалка собою представляет и как она себя ведет? – тем более, что это не коснулось широких слоев населения.

Вторая бомбежка была уже серьезная. С 25 на 26 июня немцы бомбили станцию Смоленск. Было сброшено около 112 бомб. Разбомбил он нам три эшелона, причем один эшелон с зенитной артиллерией и зенитными пулеметами. В силу неопытности железнодорожников и нас мы забыли о том, что у нас на станции было два пакхауза[10], где хранились кислоты. Бомба попала туда. Кислоты загорелись, а там была серная кислота и другие кислоты. Кислоты выделяли газ. Бороться против того, что произошло, трудно было. Я там на станции и ботинки, и шинель – все сжег. Потом забрался в одну хату, и мне хозяйка дала обмыться и одеться.

С этой стороны мы тоже не были подготовлены, даже не посмотрели, что у нас на станции на складах. Нужно было все это разгрузить, куда-нибудь увезти. Ночью наши местные противовоздушные [л. 2 об. / с. 4] команды вышли и оказались беспомощными, потому что активных средств обороны не было. Единственно они были подготовлены к тушению и ликвидации последствий бомбежек. Значит, надо ждать, когда кончится бомбежка или в ходе бомбежки что-то такое тушить, что-то такое растаскивать и т.д.

На следующий день 26-го мы решили вопрос о том, чтобы город обеспечить активными средствами противоздушной обороны, потому что в полном смысле слова этих средств не было.

Тогда в ставке Западного фронта в командовании был длительное время Маленков[11]. Место этого штаба называлось Роща. Она где-то размещалась в лесах около Брянска, очевидно в Клетнянских лесах несколько западнее Брянска, и имел связь с Рощей, где работал Маленков. Я ему рассказал, что нет активных средств противовоздушной обороны. После этого нам дали полк воздушной обороны зенитной артиллерии, батальон службы ВНОС[12] и затем обещали дать истребительную авиацию. Дали эскадрилью истребительной авиации, которая прикрывала главным образом аэродромы. Самолетами дальней бомбардировочной авиации командовал СКРИПКО[13], ныне заместитель ГОЛОВАНОВА[14], а Голованов тогда командовал полком дальней бомбардировочной авиации, которая в оперативное подчинение входила Скрипко, а непосредственно входила в резерв ставки верховного командования[15]. Эти истребители прикрыли аэродромы. Город прикрыть они были не в состоянии. Однако мы были неопытны и чувствовали себя более бодро – у нас есть противоздушная оборона. Выбрали они точки, быстро заняли боевое положение.

27 июля в дневное время они отогнали от города Смоленска вражеские самолеты.

27 июля перед нами встал вопрос о строительстве дополнительных аэродромов в области. Получили решение Военного совета Западного фронта и решение ставки верховного командования о том, что мы должны будем построить 84 аэродрома. Это дело объяснили таким образом, что прикрывать фронт и Смоленск и летать к противнику нельзя, пока нет аэродромов, потому что негде посадить самолеты. Этим вызвали некоторую заинтересованность нас самих в этом деле.

На строительство 34-х взлетно-посадочных площадок нами было мобилизовано 165.000 человек населения. Мы должны были это сделать в недельный срок, примерно двенадцать тысяч человек с лопатами, со своим хлебом, со всем своим должны были выйти на строительство взлетно-посадочных площадок. На каждую площадку, кроме технического руководства, которое выделило командование, мы послали своих уполномоченных для организации труда, для политического руководства среди населения и т.д. и свыше 60.000 подвод с возчиками.

Надо отметить, что население исключительно работало, причем ночью работали, костры раскладывали и работали: земельные работы производили, землю вывозили. Эти 84 взлетно-посадочные площадки были закончены в трехдневный, четырехдневный срок. Население с большим патриотизмом относилось к делу строительства этих площадок.

Дни 27 и 28 июля были днями, которые дали некоторый отрицательный осадок. Дело заключается в том, что началось движение населения с запада. До тех пор, пока я вам рассказываю, был исключительный патриотический подъем и непоколебимая надежда и вера в победу. А когда двинулись с запада люди на поездах, на автомашинах, дети, кто с вещами, кто без вещей, настроение наших людей изменилось. По всем нашим большакам[16] и проселочным дорогам эта лавина людей двигалась. Я сам выезжал в те села, где было большое скопление народа, выезжал на строительные площадки. Люди спрашивали, что, товарищ Попов, делается? Почему люди идут? Почему люди не останавливают врага? Настроение было несколько подавленное. Народ стал какой-то замкнутый, угрюмый, [л. 3 / с. 5] скучный, как после похорон. Человек недоумевает, что-то его давит неуловимое.

Это движение к Москве неблагоприятно подействовало на местное население. С этим движением населения к Москве началось большое количество беспорядков, появились сразу и в городе Смоленске, и в городах Смоленской области, и на железнодорожных станциях, и в важных населенных пунктах ракетчики, появилось много провокаторов и шпионов, которые начали работать среди населения. Диверсионной работы, террористической работы немцы не вели в тот период времени. Преобладающим методом его работы была провокация, создание ложных слухов среди населения.

Мы еще народ неопытный, кое-где народ беспечный, забыли, чем враг может воспользоваться в таких условиях.

У нас в Смоленске был установлен такой порядок. В большинстве крупных домов были установлены телефонные гнезда для связи милиции. У каждого милиционера в кармане – телефонный провод с трубкой. Если ему надо позвонить, он заходит в подъезд, включает штепсель и звонит. Это все было учтено, а мы за крупными делами этой мелочи не заметили. Я по своему oпыту знаю, что от телефона нельзя было отходить, постоянные были вызовы. – Говорит капитан такой-то (а кто его знает). – Слушаю вас! – Высадился десант. Разговорами по телефону создали такую обстановку, что кругом десант. Словом, создалась обстановка провокации. На одном факте я убедился, что все это пришло с тем населением, которое движется с запада, что среди этого населения была целая сеть шпионов, которые, провоцируя население, старались погасить веру у населения в необходимости борьбы.

Случай был такой в этот день. Приехали двое военных, по крайней мере одетые в военную форму, проехали по городу и все прочее и т.д. Затем военную форму сняли, оделись в гражданское платье и как граждане уже проходили по городу. Мы этих людей задержали. Они оказались крупными шпионами. Они прибыли сюда на машине, переоделись и в качестве гражданских лиц гуляли по городу, а машину со всем военным обмундированием отпустили.

Когда мы встретилась с рядом других фактов, мы поняли, что население пытаются взять провокацией, насаждением паники и т.д.

Мы обдумывали меры борьбы с этим и в то же время посоветовались с Центральным Комитетом партии. Сообщили ЦК, что вместе с волной населения с запада проникло много шпионов и провокаторов, которые терроризируют население, проникают в ряды воинских частей.

Нам посоветовали выставить заградительные отряды и всех задерживать западнее Смоленска и не пропускать дальше, грузить их в эшелоны и направлять по определенным маршрутам.

Отсюда возник вопрос об организованной эвакуации, о создании питательных пунктов. Задерживали и на машинах, и на лошадях, и пеших, и в поездах и дальше Смоленска не пропускали. Создали сеть заградительных отрядов. Сделали несколько постов на больших дорогах: на Краснинской, на Киевской, Рославльской, на Минской трассе, на Витебской трассе. Мы задержали одних военных 37.000 человек и 17.000 грузовых и легковых автомашин. Из гражданских, которых мы задерживали, формировали эшелоны и отправляли. Но это я не считаю. Военных формировали в команды и отп[л. 3 об. / с. 6]равляли на соответствующие сборные пункты. Конечно, не мало шпионов в военных шинелях попало на эти сборные пункты и в воинские части, потому что с этой махиной разобраться просто было не возможно.

На этом деле некоторые товарищи пострадали. Убит был секретарь Краснинского райкома партии ЖАРИН, второму секретарю прострелили скулу навылет. Произошло это таким образом.

Бежали с линии фронта слушатели военно-инженерной академии имени Куйбышева[17]. В это время прошел слух от всех едущих и бегущих, что западнее Смоленска охрана не пропускает, стоят заградительные отряды и всех забирают и отправляют на сборный пункт. Надо, значит, как-то обходить. На один пункт наткнутся – возвращаются, на другой пункт наткнутся – возвращаются. Решают ехать проселочными дорогами.

Эта группа слушателей академии им. Куйбышева решила выехать на Краснинское шоссе и заехать с Лядо[18], а эти два секретаря были в это время в одном колхозе. Позвонили в район. Говорят: пришлите нам легковую машину ехать обратно в райком. (Они ехали на строительную площадку, где строился аэродром). Сказали, что мы будем ждать в таком-то колхозе у прудика на мосту. Сами пошли на мостик, сели на перила, покуривают, ждут машины. В это время с горы спускается машина. Они видят, что на мосту сидят двое. Решили, что это заградительный отряд. Машину останавливают. Выходят из машины три человека, шофер четвертый. Разворачиваются и ранили этих двух секретарей. Те туда, сюда, кричать, что вы? Те видят, что дело плохо – бежать. Жаринов по рже полз несколько километров, а те два часа его искали, чтобы добить. Метров двадцать отползет – теряет сознание. Только к двенадцати часам ночи приполз в колхоз. Это было буквально в 400-х метрах от колхоза. Колхозники вооружились, кто топорами, кто вилами, кто ломами.

Жаринов был убит. Мусатова они не могли искать, потому что не у кого было спросить. Они окружили и задержали этих молодчиков. Держат в колхозе. Между прочим, их чуть-чуть не отпустили. Они начали рассказывать такую легенду, что они приняли этих двух секретарей за шпионов, причем, только об одном рассказывают. О Мусатове умалчивают. До вечера их держали, ждали пока приедет начальник РайНКВД.

У них была одна легковая машина. Шофер поехал, поискал, поискал, вернулся. Приехал, рассказал, что что-то с секретарями случилось. В двенадцать часов ночи приехал начальник РайНКВД. К этому моменту приполз Мусатов. С появлением Мусатова у начальника райотделения НКВД появилась возможность проверить дело. Они сознались, рассказали, при каких обстоятельствах они это сделали. Военный трибунал приговорил их к расстрелу. Их публично в Красно расстреляли. Из них один был подполковник и два майора.

Эта работа требовала много сил со стороны населения. Мы пока что вооружили население охотничьими ружьями, потому что со складов военного оружия получить было нельзя. Нашлись у нас мелкокалиберные винтовки, ими вооружили. Были созданы целые отряды из населения. Однако население было уже засорено.

В ночь с 28 на 29 июля была самая крупная бомбежка Смоленска. Говорят о том, что они безнаказанно летали – это, конечно, все правильно, потому что налет был большой. Залетов было сделано 450 в три эшелона. Примерно 150 самолетов одновременно прилетало.

Летняя ночь, короткая ночь, и всю ночь было так: один эшелон отбомбился, через две-три минуты – второй. Начали бомбить. Теми зенитными средствами, какие были у нас, с такими массированными налетами бороться было трудно. При первом залете возникло 196 пожаров. У нас двенадцать машин на город. Значит, двенадцать очагов мы могли охватить, а их было 196. Остальные пытались тушить другими способами, растаскиванием и т.п. Но ведь это город. [л. 4 / с. 7] К тому же город Смоленск имел 40% деревянных построек, если не полностью, то частично – фундамент каменный, верх деревянный, как обычно в областном городе. Кроме того, бесконечное количество деревянных заборов, сараев, дворов, складских помещений.

К нам приезжал Попов – секретарь Московского комитета партии[19]. Я ему подробно рассказывал, как все это дело было. Они потом решили все заборы ломать. Мы не подозревали, что это явится горючим материалом.

Второй залет такой же сильный. Собственно, весь город горел. Погибло большое количество населения. Люди горели не только в домах, а и на улицах. Человек попадал в кольцо огня, выбраться некуда и на улице сгорал.

Исключительно тихая ночь была, но он самого пожара поднялся невероятный вихрь, на ногах удержаться нельзя было. Волна воздуха как-то винтом шла – крыши летят к чертям, все гудит, воет, горит.

Два залета сделал, не бомбил, но огромное количество зажигательных бомб сбросил. Мы собрали много зажигательных бомб. Завод № 35[20] полностью спасли. Мы тогда бомбы не тушили, а оттаскивали, и они продолжали гореть. На заводе № 35 собрано и отброшено 1550 «заб», у завода им. Калинина[21] 500 с лишним. Этому заводу тоже не дали сгореть. У Льнокомбината собрали зажигательных бомб около тысячи. Там, где рабочие коллективы работали энергично, все до единого заводы спасли. Швейную фабрику спасли.

Могу назвать некоторых лиц, проявивших себя особенно хорошо в деле тушения «заб». Директором завода им. Калинина был ГАЛАКТИОНОВ, в прошлом военный инженер. Когда был налет, некоторые перепугались, не хотели лезть на крышу. Он сам залез на крышу, сбрасывал оттуда зажигательные бомбы, а другие оттаскивали в сторону. Он кричал: «Убью, кто не будет мне помогать!»

Все заводы до одного спасли. В одном месте вдруг от трубы загорелось. Началась некоторая паника. Люди кинулись спасать своих детей, семьи, вещи. Народ порассыпался. Поэтому организованно действовать на тушении «заб» было трудно.

Немцы при этих налетах применяли такой метод. Сначала сбрасывают фугасные бомбы, чтобы заставить людей залезть в щели и убежища. Во второй залет эти же самолеты сыпят огромное количество «заб». В третий налет делают пике и расстреливают из пулеметов всех, кто пытается бороться с пожарами, и улетают. Обстрел идет очагов пожаров, чтобы не дать возможность скапливаться людям для тушения пожаров, а когда пламя взяло свое, тогда уже тушить трудно.

Третий залет исключительно состоял из бомбежки фугасными бомбами. Весь город и особенно центр горел. В городе это вызвало некоторую панику среди населения. Население стало уходить из города. Город имеет много оврагов. В эти овраги и потянулся народ из города.

Утром 29 июля надо было приложить очень большие усилия, чтобы собрать народ и организовать его на тушение.

Надо отдать справедливость. Пожарные команды работали двое суток ни разу не кушавши. Многие падали от утомления. На них холодной воды польют, покачают, опять начинают работать. При таких огромных размерах пожара, конечно, затушить его было очень трудно.

Расскажу о небольшом эпизоде, происшедшем в ту ночь.

В эту ночь прибыли ко мне два генерала. Подали мне записку. Записка была написана ШАПОШНИКОВЫМ[22] следующего содержания: «Едут к вам два генерала, такой-то и такой-то… (фамилии не помню) с важным пакетом в штаб фронта. Если они прибудут вечером, прошу их из Смоленска не выпускать и на второй день доставить их во что бы то ни стало не позже десяти часов в штаб».

Штаб фронта в это время уже переехал из Рощи в Гнездово. [л. 4 об. / с. 8] Они прибыли ко мне в одиннадцать часов ночи за десять минут до объявления тревоги. Получив такую записку, я сказал им, чтобы они от меня ни на шаг не отдалялись. Решил я у них пакет отобрать.

У меня в кабинете стоял очень мощный несгораемый шкаф, который не сгорит ни при каком пожаре. Пакет закрыл в этот шкаф. Здание может сгореть, генералы могут пострадать, но пакет уцелеет. Но тут я допустил большую глупость по неопытности.

Весь аппарат обкома, весь руководящий состав облисполкома, около тысячи человек, все ушли под здание дома Советов на площади. Там было организовано запасное управление связи и т.д. По тревоге все туда ушли. Как только началась бомбежка города, связь очень быстро вышла из строя.

Я лично считаю, что причиной этого была не бомбежка, а, видимо, поработали шпионы над выведением связи.

В Смоленске связь идет под землею и в мирное время, так было и сейчас. Если бы попала фугасная бомба, она порвала бы одну жилу. Видимо, связь была выключена, потому что на другой день после пожара вся сеть была восстановлена.

В эту же ночь в здание обкома попали две бомбы. В первую ночь бросали бомбы над городом с трехсот метров, прямо над крышами летали. Вывели из строя зенитные батареи и летали, как им удобно было. Первая бомба попала в зал заседаний. Она попала таким откосом. Вырвала на лестнице обкома и облисполкома угол, но не взорвалась, завалив сверху проход. Вторая бомба попала опять-таки в зал заседаний, пробила крышу, упала на пол зала заседаний, а он был на четвертом этаже, и взорвалась. Крыша полетела, а низ ничего. Стекла все высыпались. Третья бомба попала касательным ударом в вестибюль, где было бюро пропусков.

Эти два генерала меня уговаривают: «Выводите отсюда население. Ты неграмотный в военном отношении». Мы, правда, не понимали, почему эта третья бомба не взорвалась? Я дал команду выходить и по щелям. В здании дома Советов были: уполномоченный ЦК ВКП(б), председатель президиума Верховного Совета Белоруссии Грекова[23], всего 17 человек было в этом здании. Вcе они ушли. Меня генералы спрашивают: «Товарищ Попов, а вы как?» Я говорю, что мне уходить нельзя, потому что может быть откуда-нибудь появится связь. Потом вспомнил, что у нас есть запасный КП. У нас действительно было КП в овраге на Краснознаменной улице, там есть Чертов овраг. В нем были оборудованные траншеи и поставлен телефон ВЧ.

Они собрались и говорят – хорошо, мы пойдем в щели, нам там делать нечего, а вы отправляйтесь на КП.

Бомбят, все горит, обстреливают, как водится.

Мельников мне говорит: «Товарищ Попов, надо пойти в город».

– Все горит, мы не пройдем. Это просто нелепо.

– Давай возьмем машину и проскочим.

Я так на него посмотрел – «Ну давай».

У меня была машина «Виллис»[24]. Я сел, со мною сел Иван Иванович Иванов. Взял с собою шифр и коды. Мельников сел в другую машину, третья машина охраняла. Три машины поехали.

Выехали к зданию госбанка на перекрестке Советской улицы. Нам навстречу идет взвод тушить пожар. Вдруг раздается команда «Стой! Окружить!» Нам дают команду остановиться. Kpичат: «Остановитесь, стрелять будем!» – Я шоферу говорю: «Остановись». Остановились. Окружают. «Из машины вылазь!»

Я думал, как обычно: вылезем, поговорим, выясним. Вдруг комaндир: «Ложись! Расстрелять!» Я говорю: «Что вы, с ума сошли!»

Ложись!

Наша охрана в четыре человека с автоматами хотела вступить в бой. Я им запрещаю. [л. 5 / с. 9] У меня возникла такая мысль – нас расстреляют – это полбеды, но если завязать борьбу в городе, это значит новый факт для паники и беспорядков.

Нас положили расстреливать. Все отобрали и положили, положили плашмя, руки вытянутые.

На посту стоял милиционер, который когда-то работал в обкоме на пропусках. Видит, что что-то такое случалось, бежит. Подбегает:

– Стой!

Они уже приготовилась расстреливать.

– Предатели родины, всех вас расстреляем! Ни одному не ходить по русской земле!

– Я хозяин здесь. Я этих людей знаю. Вон! Встать! – на нас. Потом этого милиционера именно за этот факт наградили.

Мы встаем. «Возвратить им все». Начинают возвращать. А у Мельникова, как на грех, был немецкий пистолет. Когда возвращали этот пистолет – «А, так это точно шпионы, смотрите!» показывают немецкий пистолет.

Этого милиционера в сторону. Опять – ложись. Лежим вниз животом, руки плашмя.

А кругом все горит. Телефонные столбы и провода падают. Иванов боится за свою машину, сгорит. Я думаю, что если расстреляют, тогда с кодом что?

Второй раз положили. Милиционер опять бежит. Тут он проявил всю хитрость и уговорил их: «Я их поведу в отделение милиции, там разберемся».

Повели. Присоединили к нам по пути еще какую-то группу. В общем, собралось человек двадцать. Они подставили к нам несколько шпионов. Один шел в милицейской форме, через плечо положена шинель. Когда шли по дороге, у него падает белый платок со свастикой. Я товарищей предупредил: «Смотрите кто не подберите». Эти платки бросают шпионы и предатели. Сами забегают вперед и стреляют из винтовок.

– Смотрите, они начинают стрелять по нас!

Я все удерживал товарищей, не волнуйтесь, не шевелитесь. Шли все руки вверх.

Тут еще один милиционер видит такую картину. Он предупредил одно отделение милиции. Это отделение милиции вызвало целую роту милиционеров.

Подвели нас к сгоревшему зданию напротив теперешнего обкома.

Было создано кольцо милиционеров. Нас зажали в это кольцо. Старший милиционер командует тем сложить винтовки. Те принимают боевое положение против милиции, а мы в середине. Милиционер настаивает, чтоб этот взвод сдал оружие, а они сопротивляться. Пока они друг друга разоружали, нас вывели в отделение милиции через двор. Бомбежка в это время продолжалась. Нас отвели в укрытие в башню. Таким образом, часа два, пока город бомбили, пока город горел, рушился, нас водили по этим двум улицам расстреливать.

Ночь короткая в июне. Стало уже светать, пока нас водили. После этого часик отдохнули, пришли в себя после этих расстрелов и пошли на организацию тушения города. Так мы на этот КП и не попали.

На второй день в помощь к нам приехали: ГАМБЕР, КИСЕЛЕВ, МЕХЛИС[25], БУДЕННЫЙ[26]. Потом приезжал РУМЯНЦЕВ – член военного совета Белорусского военного округа. Затем военный прокурор прибыл, ряд воинских командиров и войсковые части прибыли на ликвидацию последствий.

Нам прежде всего рекомендовали из дома Советов перейти немедленно на стадион. Тут был деревянный дом двухэтажный рядом с памятником 1812 года. В нем поселились, начали организовать работу по наведению порядка в городе.

Город горит, в городе огромнейшие пожары продолжались пять дней. Потушили. Тут некоторые партийные работники оказались не на высоте положения. В частности, заведующий транспортным отделом ЖЕЛЕЗНЯКОВ не только сам драпанул в Ярцево, но и там создал па[л. 5 об. / с. 10]нику. Начал рассказывать, что почти все население погибло, товарищ Попов расстрелян, все руководящие работники расстреляны, видимо, немцы заняли город. Потом его нашли и вернули в город. Такое же положение было в Заднепровском райкоме. ПОТАПЕНКО – первый секретарь и МАКАРЕНКОВ – второй секретарь убежали из города. В пути около Рославля их задержали и вернули. ОСИПОВИЧ – секретарь по кадрам тоже убежал из города.

Кое с кем пришлось разобраться, навести порядок. Железнякова, Потапенко, Макаренкова и Осиповича исключили из партии и передали суду. Суд приговорил их к расстрелу, Железнякова расстреляли, а дела Потапенко, Макаренкова и Осиповича вели до тех пор, пока немцы оккупировали город, и они остались в тюрьме. Они были приговорены к расстрелу, но приговор не был приведен в исполнение. Потапенко из города Смоленска убежал, перебежал через линию фронта и пришел – «Расстреливайте, но я у немцев не желаю оставаться». Приговор пересмотрели и отменили. Где он сейчас – не знаю. Макаренков, как рассказывал Потапенко, тоже перебежал линию фронта с целью явится, чтобы к нему применили меру наказания, к которой он присужден. Остался Осипович, где он, я тоже не знаю.

Все это дело было опубликовано, рассказано населению. Это внесло некоторый порядок. Начали заниматься городом.

Город в жизненное состояние привели в течение двух дней. Магазины вновь начали работать. Хлебопекарни стали работать, водопровод стал работать, парикмахерские. Все, что обслуживало население, все стало работать.

26 июня из города Смоленска отправили все детские ясли и всех тех, кто не был связан с производством и работой в учреждениях. Это, во-первых, облегчало нас тем, что мы не будем иметь лишних жертв, во-вторых, это было сделано для того, чтобы эти люди не мешали работать, восстанавливать город и тушить его. Весь этот народ эвакуировали в тыл страны.

Эвакуация началась в ночь с 26 на 27 [июня 1941 г.]. В городе оставили только тех, кто работает. Все семьи военнослужащих вывезли, детей, иждивенцев и быстро восстановили работоспособность города.

С30 по 2 июля пошли на восстановление города, на тушение пожаров, на налаживание городской жизни. Большую работу проделали в это время по восстановлению железнодорожного узла, потому что узел был полностью разрушен. На железнодорожном узле было сосредоточено все внимание, потому что плохая работа железнодорожных узлов парализовала фронт. Узел мы сделали за сутки. Работали непрерывно сутки. Работали военные и, главным образом, все жители, которые способны были работать. Узел восстановили, дорога начала работать.

В это же время мы провели большую работу по мобилизации населения на строительство оборонных рубежей: рубежа в западных Смоленских воротах Витебск – Варшава, по территории Смоленской области, по реке Сож, по реке Днепр и по реке Западная Двина и затем так наз. «закрытие расстояния на 160 километров» – создавали противотанковые рвы, надолбы[27] ставили. Делали эскарпы[28] по берегам рек. Производили земляные работы для огневых точек – дзотов, дотов и т.д. На этом работало свыше 320–340 тысяч населения.

По учету статистики облплана на первое января 1941 года населения в Смоленской области было 3.200.000 человек; в 1939 году – 2.680.000 человек. Такой рост населения объясняется тем, что в 1941 году был большой разворот промышленности. Строили брикетный завод, коксующие печи, цементные заводы, угольные шахты. Поэтому прибавилось народа за эти два года очень много. Когда мы наличное население переписывали в 1939 году[29], у нас тогда был большой процент отходников в Москву и Ленинград. В связи с ростом промышленности отходничество сократилось, поэтому процент населения изменился в сторону увеличения.

По переписи города на январь 1939 года в городе Смоленске было 176.000. [л. 6 / с. 11]

Но мы насчитывали 200.000 без небольшого.

На этих рубежах работали и подростки, старики и женщины. Работало свыше 50 тысяч лошадей колхозных, наш тракторный парк и автомашины. Все это было брошено на рубежи.

На Западном рубеже мы закончили земляные работы до вступления на территорию Смоленской области немцев, но строительство не было завершено. Там требовались деревянные работы и бетонные работы. Дерево-бетонные работы не были завершены в силу отсутствия запасов цемента на складах в народном хозяйстве области, во-первых, и в силу трудностей подвоза цемента из других областей, потому что транспорт производил оперативную перевозку для фронта.

Для руководства этими работами собирали советских, партийных областных и районных работников. Приехали инженеры и техники, которые их инструктировали по этим земельным работам. В частности ВОЛКОВ[30], который работал первым секретарем Смоленского райкома, был начальником участка по земляным работам. Ему указали, что по правому берегу Днепра надо сделать эскарп, показали размер, каким должен быть противотанковый ров, какой глубины, как забрасывать землю, как делать чертежи. Вот они и работали. Точно также показали, как делать надолбы. Тут мудреного ничего нет. Всегда оценивали произведенную работу положительно, но она не была завершена.

Несколько позднее, примерно через неделю этот рубеж был перенесен восточнее Смоленска. Людей мы тоже перебросили оттуда, но не полностью. Половину людей передвинули с тех рубежей, вторую половину привлекли в порядке местной мобилизации. Местного народа работало свыше двухсот человек. Но и этого народа не хватало. К нам прибыло свыше ста тысяч народу из других областей, главным образом молодежь из комсомольских организаций. Прибыли из Воронежа, из Тульской области, из Саратовской области, Пензенской, Рязанской и других. Они тоже работали на втором рубеже. Этот рубеж тоже был не закончен. Земляные работы были произведены полностью. Оставалось только завершить строительство дотов и дзотов. Все это дело упиралось в отсутствие технических кадров и в отсутствие материалов. Хотя как правило и к первому, и ко второму рубежам лесоматериалы были подвезены, не хватало цемента и других материалов, которых на месте нельзя было достать.

На строительстве рубежей население вело себя исключительно хорошо. Часто налетала авиация, потому что было большое скопище людей. Километров на пятьдесят плечо к плечу стояли целые ряды народа. Рассказывали наши летчики, что это видно за несколько километров с самолета да еще работают в белых рубахах и красных платках. Немцы с самолетов бомбили, обстреливали из пулеметов. Работали со своим хлебом, со своими припасами. Никто никогда не ставил вопрос, будем ли платить деньги, будем ли давать хлеб? Самоотверженно работали.

Затем большие работы провели по восстановлению Витебской дороги, Краснинского большака, Киевского большака от Смоленска. Эти дороги надо было восстановить, потому что вся техника двигалась большаками и дороги быстро были приведены в негодность. Витебская дорога вся была асфальтирована. Но достаточно было пройти нескольким танковым корпусам, как эта дорога была приведена в такое состояние, что просто ужас.

Перед нами командование поставило задачу восстановить дороги и дало нам на это трое суток. То, что в мирное время делалось за год, в военное время определялось сутками. Причем никакого технического руководства не было. Мы только знали начальника строительства, секретаря обкома по лесной и топливной промышленности т. ДЕНЬГИНА, ныне член Военного coвeтa 10-й Гвардейской армии. Он был прораб, имел высшее техниче[л. 6 об. / с. 12]ское образование и руководил строительством. Затем тов. ВАСЮРИН – первый секретарь Заднепровского райкома, который был у него помощником. Мы все машины из народного хозяйства мобилизовали, мобилизовали лошадей и людей.

Покрыли эти дороги асфальтом, и сделали это не в трое суток, а в сорок один час. Сюда входит и мобилизация людей, разворот работы и завершение работы. Когда Витебская дорога была сделана, то специально приезжали т. ТИМОШЕНКО[31] и т. МЕХЛИС принимать ее. Они были поражены и прямо сказали, что дали мы вам трое суток, а сами думали, что если вы нам ее сделаете за неделю, и то хорошо.

Правда, надо сказать, что это был муравейник – столько было людей и лошадей.

В этот период времени перед нами поставили задачу вести борьбу с диверсантами, парашютистами и всякой такой сволочью, потому что к этому времени они начали здорово работать и у нас появилось много диверсионных актов.

Мы начиная с 30 июля организовать истребительные батальоны. Если они в первое время были в виде заградительных отрядов, то мы их стали создавать как истребительные батальоны, стали их вооружать. Этим делом стал заниматься обком партии. Мы получили семь вагонов оружия с боеприпасами для вооружения истребительных батальонов. Создали в каждом районе истребительный батальон. Он делился на основные группы. При каждом сельсовете была вооруженная группа человек от 15 до 25, по разному. Если в районе 25 сельских советов, то в общей сложности там батальон людей. В городе мы имели три истребительных отряда по районам и один городской.

Таким образом, мы имели 61 истребительных отрядов. Численностью эти истребительные отряды в среднем были по 400–450 человек. Сюда входили партийные работники, советские работники, сельский актив – председатели сельсоветов, секретари, бригадиры, комсомольцы, милицейский рядовой состав. Милиция очень большое содействие оказала в наведении порядка, много переловили диверсантов и одиночками, и группами. Мне помниться, что сотни две, три милицейского состава были награждены за борьбу против диверсантов, шпионов и т.д.

Мы ввели конное патрулирование на территории сельских советов из числа этих людей. Имели три, четыре лошади, с седлами. Эти патрули разъезжали по колхозам, входящим в сельский совет. Кроме охраны поселков, они разъезжали по полям. Надо сказать, что эта работа была довольно четко организована и скоро дала такие результаты, что на третье, четвертое июля мы уже не имели таких явлений, как подсвечивание ракетчиками немецким самолетам, потому что в эту борьбу с ракетчиками было втянуто все население путем истребительных отрядов, групп содействия на местах. При этих условиях им трудно было действовать. Переловили их очень много.

3 июля мы получили сообщение о том, что будет передаваться речь товарища Сталина. Мы известили районы города о том, что будет транслироваться речь товарища Сталина. В городе предприняли некоторые срочные меры. Между прочим, у нас после пожара и разрушений радиосеть уцелела, кроме того, была дополнительно поставлена. Но все же считали это недостаточным. Поставили несколько машин на это время в городе для того, чтобы принимать и транслировать. Таким образом, все население города Смоленска было охвачено слушанием речи товарища Сталина.

После таких тяжелых для смоленского населения явлений, [л. 7 / с. 13] как бомбежка города, как движение населения с запада, речь товарища Сталина очень сильно ободрила население. Уверенность у населения прибавилась, активность увеличилась. Народ стал поговаривать – стоит ли проводить эвакуацию. Некоторые руководители поддались этому подъему настроения населения, приходили и протестовали против эвакуаций населения. Это было массовое движение. Директора техникумов, вузов, библиотек, директора МТС, совхозов и предприятий буквально стали наседать – не спешим ли мы с эвакуацией, не подождать ли, не стоит и т.д.

Речь товарища Сталина натолкнула на некоторые новые мероприятия, которые мы стали проводить. Мы стали истребительные батальоны готовить так, чтобы они в случае оккупации остались на месте. Стали создавать продовольственные базы, запас боеприпасов, готовили землянки, лагеря, где бы они могли дислоцироваться для ведения борьбы в тылу противника.

Наряду с этим секретари обкома, заведующие отделами обкома, секретари райкомов специально выезжали в эти истребительные отряды, проводили индивидуальные беседы с ними, выясняли желание остаться в тылу противника. Присягу брали с товарищей, что в случае оккупации они останутся на оккупированной территории в целях ведения партизанской борьбы против немецких оккупантов.

Процентов тридцать отсеялось по разным причинам. Некоторым наши товарищи, видя, что они неуверенно, неустойчиво ведут себя, рекомендовали эвакуироваться. Некоторые по болезни не могли оставаться. Осталась только самая активная, здоровая часть.

По всем западным районам от Смоленска до Ярцева[32], то есть той полосы, где мы проводили эвакуацию всего имущества, мы проводили работу по организации партизанских отрядов из самих истребительных батальонов. Эту работу мы проделали после речи товарища Сталина.

В это же время мы начали строить дополнительный рубеж, третий pубеж. Собственно придвинули население к Вязьме, там провели мобилизацию населения и начали строительство третьего рубежа.

В этот период на этот участок стала прибывать техника ГУЖШОССДОР[33], ГЛАВГИДРОСТРОЯ[34]. Они должны были строить канал на Волге и на других участках. Все они были оттуда сняты и переброшены на этот участок. Затем московские организации строительные, хозяйственные и другие тоже были брошены на строительство этого рубежа. Несколько позже подошло московское ополчение, которое обучалось, но в то же время принимало участие в строительстве оборонительных рубежей до начала оккупации Смоленской области. Строительством руководил секретарь Московского Комитета ВКП(б) тов. Попов и я. Штаб находился в Гжацке[35]. От управления НКВД был т. КРУГЛОВ[36].

Начальником первого рубежа был т. ЦАНОВ – нарком НКВД Белоруссии[37], заместителем его был т. МАТВЕЕВ – начальник НКГБ Белоруссии, ныне секретарь Орловского горкома[38]. Главный инженер Гидростроя был главным инженером нового рубежа. Между прочим, при строительстве рубежа попал к немцам, переоделся в крестьянскую одежду, перешел линию фронта и пришел в Смоленск.

Начальником второго рубежа был заместитель наркома внутренних дел ФЕДОРОВ, помощником его был АНТОНЕНКО – секретарь Московского горкома по строительству и коммунальному хозяйству. Большинство первых секретарей на втором рубеже и на третьем рубеже работали начальников строительных участков [л. 7 об. / с. 14] главным образом по земляным работам.

Они же собственно организовали и партийную работу, и политическую работу среди населения. Кроме того, на втором и на третьем рубежах было выделено порядочное количество военных специалистов, военных инженеров и техников саперных частей. На каждом строительном участке были либо инженер, либо техник. Работы на этих рубежах велись квалифицированно.

Потом строили взлетно-посадочные площадки: восточнее Вязьмы, севернее и южнее Вязьмы и западнее Вязьмы. Решено было строить 12–15 аэродромов в районе исключительно силами местного населения. Помогали нам только техникой. Давали катки для укатки гравия. Аэродромы засевали своими семенами. Наша область сеяла лугопастбищные травы. Мы эти семена использовали на посев трав на этих аэродромах. Население продолжало очень усиленно работать в помощь фронту на оборонительных сооружениях.

Затем строили дорогу: Вязьма–Юхнов. Раньше это был большак, который потом был превращен в проселочную дорогу. Потребности войны вызвали необходимость создания этой дороги. Мы построили эту дорогу протяжением километров 95–97. Построили рокадную дорогу с гравийным покрытием – Юхнов–Ржев. Наш участок был со станции Осура за Сычевку, протяжением километров 250 и второй довольно порядочный кусок от Юхнова через Полотняный Завод на Калугу с новой подушкой и гравийным покрытием. Эти дороги более или менее и сейчас сохранились. Как дороги и немцы ими усиленно пользовались.

Произвели дополнительные работы по улучшению дороги Смоленск–Духовщина–Белый, с Белого на Каменец–Н. Нелидово и далее. Между прочим, немцы на них очень долго держались. Строили дорогу: Ново-Дугино–Вызьма–Холм–Жирков–Белый – тоже рокадная дорога.

Затем произвели ремонт основных дорог: трассы Москва–Минск на территории Смоленской области и затем трассы Москва–Варшава. Затем поддерживали первое время дорогу Орел–Витебск, покрыли гравием большак Смоленск–Демидово, это Невельский большак.

Вот такое количество дорог привели в порядок и поддерживали, главным образом, силами населения – колхозными людьми и техникой, которая имелась еще в народном хозяйстве.

С 3 июля после речи товарища Сталина мы начали усиленно проводить эвакуацию ценностей, главным образом до полосы Ельня–Ярцево и туда на север на Белый. Всю технику, рабочих, сырье и готовую продукцию вывезли с предприятий; вывезли склады УГР[39] Рославльский и Смоленский; вывезли оборонные предприятия, скажем, Рославльский вагоноремонтный завод, который выпускал снаряды, завод имени Калинина, который выпускал авиационные бомбы и снаряды; завод 35, который выпускал военную продукцию; Льнокомбинат, который тоже выпускал боеприпасы из ряда своих цехов. Был у нас Механический завод, тоже выпускавший боеприпасы и т.д. Все эти заводы полностью организованно эвакуировали. Льнокомбинат, завод им. Калинина, завод 35, швейную фабрику, обувную фабрику, фанерный завод – все это вывезли на восток.

Условия для эвакуации у нас были хорошие в том отношении, что у нас в Смоленском узле была разгрузка военных грузов. Поэтому мы имели много порожняка. И мы пользовались этим порожняком. Нас транспорт не лимитировал. Нас [л. 8 / с. 15] лимитировал подвоз к месту погрузки. Например, на Льнокомбинат провели специальную ветку для вывоза оборудования, к складу УГР тоже продвинули линию.

Скот племенного государственного рассадника был угнан. Сейчас возвращен и находится на передержке в восточных районах. В большинстве колхозов обобществленный скот из этих районов был угнан в тыл страны. Трактора все были угнаны своим ходом из этих районов, только демидовские, касплянские и часть руднинских тракторов не успели угнать, потому что когда они дошли до реки Вопь, немцы от Ярцева отрезали выход. Трактористы трактора загнали в болото, а кое-какие части закопали. Между прочим, немцы значительную часть этих тракторов не стали вытягивать. Сейчас мы их вытягиваем. Тракторный парк в основном был эвакуирован. Имущество совхозов как подвижное, так и недвижимое все было эвакуировано. Маслозавод при Льнокомбинате и консервный завод сгущенного молока тоже были вывезены. Эвакуацию проделали до 10 июля и населения, и имущества.

10 июля немцы ужe вступили на территорию Смоленской области. 10 числа к вечеру они подошли к Красному. С 10 в ночь и 11 июля шел бой за г. Красный.

На время начала оккупации Смоленской области фронт так располагался, можно сказать, что он так располагается и на данный момент. Немцы с 9 на 10 июля заняли Витебск и от Витебска несколько продвинулись к Велижу, стали на границе Bитебского и Велижского районов. Сейчас фронт на этом же месте.

С юга, по южному флангу этих вopoт Смоленского фронтa немцы заняли Оршу[40]. В ночь с 9 на 10 перешли Днепр у Шклова двадцать пять километров южнее Орши и двинулись на Красный. Одновременно немцы шли на три города: Витебск, который они довольно легко взяли[41], Оршу и уже были у Красного. Красный километров пятьдесят восточнее Орши. Немцы около Шклова перешли Днепр и пошли на Ляды. Оседлали западный большак и с него пошли на Красный. В ночь с 10 на 11 июля заняли город Красный.

20-я армия находилась на левой стороне Днепра, т.е. располагалась по Минскому шоссе. Немцы шли по южной стороне Днепра.

Они пошли по той дороге, по которой Наполеон подходил к Смоленску – с Краснинского и Навлинского шоссе. Был у них один мотомеханизированный корпус, группа танков и несколько стрелковых дивизий. Этой группой они шли по этому направлению к Смоленску. Перешли Днепр, прорвали нашу линию обороны. На это время оказалось такое положение.

Под Оршей есть военный городок, забыл, как он называется. Наши войска там долго сидели, примерно, сидели дней пятнадцать. Немцы взяли верхнюю часть Смоленска, а наша войска сидят одним концом под Оршей, а другим концом перекрещивают Демидовский большак у селения Никулино, где Демидовский большак выходит на Витебскую дорогу. Этот перекресток большака они держат. Немцы взяли Демидово, Велиж, Витебск[42], а выход с Демидова к Рудне – этот перекресток – наши держат. Две армии остались в промежутке от Днепра и до этого перекрестка. Находились они там до 24 июля. За это время южная группировка противника взяла верхнюю часть города, а 24 июля заняла и нижнюю часть Смоленска. Смоленск был взят, а эти армии находились еще у Вязьмы. В наших руках осталась только Минская трасса, как выход для этих двух армий. Демидовский большак и Минскую трассу в Смоленск тоже наши удерживали. Выход со старой Московской дороги на Минскую дорогу восточнее совхоза Жуковка тоже наши удерживали. Там был штаб 19-й армии КОНЕВА[43].

Если посмотрим по карте, то увидим, что всю эту полосу по этой стороне Днепра и по Минскому шоссе до Ярцева и до Соловье[л. 8 об. / с. 16]вой переправы[44] на юг удерживали наши, а эту полосу от Лиозного[45] и под саму Оршу удерживали немцы. Немцы в то время успели выйти к Ельне, заняли Глинку–Починок. В Ельне их остановили. Причем они не пошли по Демидовскому большаку на Витебское шоссе, а пошли с Демидова на Духовщину, с Духовщины пошли на Ярцево. Таким образом, нам отрезали Минскую дорогу. Сзади у нас осталась Соловьева переправа.

Вот, собственно говоря, как сложилось все это дело.

Смоленск было поручено оборонять двум армиям. Рубежи были подготовлены. Оборона была построена в два кольца. Первый рубеж должен был занять 19-я армия Конева, членом военного совета был Лобачев[46]. Большая часть войск прибыла, меньшая половина не прибыла. Как раз в момент разгрузки 19-й армии на станции Духовская, немцы занимают верхнюю часть города.

Сопротивление оказывал один артиллерийский полк, который не входил в состав 19-й армии, а входил в состав одной из армий, которая стояла западнее и затем отходила. Отходя, она развернула оборону здесь и начала прикрывать артиллерией свой отход.

Наши гражданские истребительные батальоны заняли позицию, развернулись и начали бой. К утру наши все батальоны отошли за Днепр и мы вместе с ними и этот артиллерийский полк оборонительный.

Первый оборонительный рубеж, построенный нами, не был использован, потому что не успела подойти 19-я армия. Поэтому она заняла второй рубеж – Заднепровский район. Ей была поставлена задача не пускать немцев через Днепр, отрезать две армии, которые находятся под Оршей, не пустить на Витебскую дорогу и Минскую дорогу. Поэтому она развернулась в Заднепровье, заняла кладбище и стала оборонять выход со старой Московской дороги на Соловьеву переправу, чтобы не дать противнику здесь выйти и перейти Днепр в других местах. То, что Конев здесь yспел занять оборону, сыграло исключительную роль. Поэтому не случайно, что он и Лобачев первыми в Отечественную войну награждены. Правда, они опоздали. Они могли бы больше сделать, если бы они сумели развернуться западнее.

Армия Рокоссовского[47] находилась в это время еще на колесах. Когда первый эшелон 16-й армии Рокоссовского прибыл на станцию Свищево, им говорят, что дальше ехать некуда, станция Ярцево занята немцами. А первый эшелон должен был стоять во второй линии обороны Смоленска. Первый эшелон стал разгружаться на станции Свищево, а остальные эшелоны на промежутке между станцией Сафоново и Ярцево. Развернули оборону на линии Ярцево–Духовщина, с одной стороны, с другой стороны, из Духовщины к Соловьевой переправе, к Днепру.

Таким образом, Армия Рокоссовского стала прикрывать Соловьеву переправу, чтобы не дать южной группе немцев от Ельни–Глинки занять Соловьеву переправу и с Духовщины и Ярцева не дать им возможности подойти к Соловьиной переправе, чтобы противник не мог замкнуть кольцо для выхода армии.

Там была 20-я армия, – ей командовал РЕМИЗОВ[48], член Военного Совета СИМОНОВСКИЙ, – и 30-я армия. Эта армия состояла из пограничников. Она стояла нескольку ближе к Демидову, а 20-я армия к Днепру и держала Заднепровье до 25 июля.

За Смоленск шел бой десять дней беспрерывно. Немцы с верхней части города пытались перейти Днепр и занять Приднепровье и эту дорогу, чтобы отрезать Заднепровье. Наши пытались их [л. 9 / с. 17] выбить и в крайнем случае не пустить немцев из верхней части города в нижнюю.

Наши, во-первых, не давали возможность работать южным аэродромам, во-вторых, не давали развернуться немцам с точки зрения подвоза, старались удерживать центральную станцию в своих руках. В-третьих, наши удерживали выход на Демидовское шоссе, где была командная высотка – завод 35. Корпус этого завода железобетонный, так что немцы не могли его взять ни снарядами, ни минами. Наши удерживали перекресток этой дороги и удерживали вторую дорогу – старую Московскую. Здесь есть озеро Пискариха[49] и Гедеоновка[50], где был второй опорный пункт, который не давал возможность немцам занять совхозный двор и дать выход к Соловьевой переправе. Наши держали также Привет.

Таким образом все три высотки: Привет, завод 35 и Пискариха были в наших руках.

В течение десяти дней город продолжал гореть и бомбился непрерывно. Кто ушел из города в ночь с 15 на 16 июля, считают, что город сдали без боя. Они знают, что без боя была занята верхняя часть города с Краснинского большака. Заслуга артиллеристов и истребителей, которые прикрывали город с южной стороны, состояла в том, что они взорвали мосты и не дали немцам переправиться, пока Конев не подтянулся через Днепр. Этим они сделали великое дело. Надо сказать, что бои шли ожесточенные. Почти беспрерывно и день и ночь шли бои.

Я все время находился в районе Пискарихи и Гедеоновки с ЕРЕМЕНКО[51]. Еременко командовал Западным фронтом, командовал группой армий: двумя армиями, которые находились под Витебском и Оршей, а также в его группу входили 19 армия Конева и не пришедшая 16 армия[52].

Удержать Смоленск было невозможно, потому что нечем было стрелять. Через одну Соловьеву переправу по понтонным двум мостам однопроездным снабдить эти армии боеприпасами было нельзя. А кроме боеприпасов ничего не возили, потому что продовольствие – скот, хлеб заготовляли на месте в селах и колхозах. На три армии навозить боеприпасов по одной ниточке и автомобилями – это дело большое. Боеприпасы стали на исходе. В силу этого была команда этим двум армиям отходить. Они начали отход. Немцы 23 и 24 июля особенно нажимали, пытались перейти Днепр и отрезать дороги. Выводили эти две армии из района Кардымова и перевели на старую Московскую дорогу с выходом на Соловьеву переправу. Когда эти армии пошли из Кардымова, тогда была оставлена Заднепровская часть. Это было ночью с 25 на 26 июля. Тогда было объявлено с Совинформбюро[53], что город Смоленск оставлен. Эти две армии около Кардымова сутки держались, но держаться дольше было невозможно, зацепиться не за что. Второй рубеж занимать было нельзя. Он, видимо, был на таком месте, откуда нельзя ни соединиться с Минской трассой, ни со старой Московской дорогой. Поэтому вынуждены были отойти и хоть на голом месте держать оборону.

Еременко перешел фронт 27 июля. Когда я переправлялся, никаких переправ не было. Мы переходили Днепр там, где находили брод и просто переходили пешком. 28 июля я появился в штабе Западного фронта. Меня вернули обратно на Соловьеву переправу. Дали 800 машин, груженных боеприпасами, и сказали, чтобы я их перевез через Соловьеву переправу, чтобы остатки этих войск вывести из боев.

Со мною поехали: полковник ЛИЗЮКОВ[54], подполковник ТУЛИН, ныне генерал-майор, ВИНОГРАДОВ, командующий 10-й Гвард. армией, КАРТАВЕНКО и ЛЕСОВСКИЙ. Нам дали поручение не Соловьеву переправу [л. 9 об. / стр. 18] оборонять, а дали поручение собрать роту или две и с боем провести на ту сторону Днепра эти 800 машин. Когда мы подъехали к самой Соловьевой переправе, то оказалось, что переправы нет. Начали строить переправу. И с левого и правого фланга обстреливают немцы пулеметным и минометным огнем. Кольцо замкнуто.

Перед нами встала задача, как провести эти машины? Принимаем решение не машины перевозить, а выводить остатки этих двух армий. Чтобы провести эти армии, для них нужно пробить ворота, которые бы не простреливались с двух сторон. Предложили Лизюкову взять на себя командование. Он стал собирать штабы отходящих армий. Начало положили и начали артподготовку. Такая тут вещь получилась. Народ стал бежать. Двадцать восемь человек расстреляли публично. Навели порядок. Саперы, которые были приведены, восстановили переправу. Их поставили в оборону. Артиллерию тоже поставили в оборону. У нас 800 машин боеприпасов и те, кто стал переправляться, охотно стали к нам присоединяться. Скомплектовали вначале полк. Попытались, попытались – не прорвали. Уже проходят сутки. Немцы тоже начинают подтягивать силы. Тогда я сел на машину и быстро выехал в Семлево. Сначала заехал в Дорогобуж. В Дорогобуже организовал пять машин. Нашли продукты: сыр, хлеб, сало. Две машины нагрузил хлебом и отправил. Сам поехал в Семлево. Там и разыскал Щаденко[55].

– Пока я дойду до штаба, время пройдет, а вы замнаркома.

– А что вам нужно?

– Нам нужна дивизия для прорыва, иначе мы ворота не пробьем.

– Ничем помочь не могу.

Там был штаб 24-й армии. К ним приехал тов. Тимошенко, потому что они относились тогда к резерву фронта. Я связываюсь с Тимошенко. Тимошенко говорит: надо занимать эту дорогу.

Потом в разговоре Щаденко мне говорит, что ждем Шапошникова. – А где он? – Сейчас только прибыл в Гжатск.

– Разрешите по вашему телефону связаться?

Связываюсь с Шапошниковым. Говорю ему: так и так.

– А что ты к командующему фронтом не обращаешься?

– Звонил командующему, ничего не имеет.

– А чем я могу помочь?

Я ему говорю, что рядом с нами стоит 24-я армия, но она себя считает не обязанной, вроде резервной.

– Соедините со Щаденко.

И отдал ему приказание снять 108-ю дивизию и дать в мое распоряжение.

К вечеру я прибыл к Лизюкову. Он занял с этой дивизией правый участок, самый ответственный. Лизюков составил подрывную ударную группу. Эта дивизия его прикрывала.

В ночь с 29 на 30 июля он прорвал эти ворота. Перешли опять Днепр. По берегу Днепра в одну сторону прошли километров восемь и в другую приблизительно столько же и создали ворота. Стали вытягивать технику и людей. Вытянули оттуда эти части. Когда вытянули части, тогда Лизюков отошел на эту сторону Коровышек. Эту позицию заняла 20-я армия. Таким образом, 20-ю армию поставили тут же у переправы. 30-я армия встала еще правее Духовщины.

Тут образовался фронт и до сентября месяца фронт стоял у Соловьевой переправы, ни шагу назад не сделал.

/Беседа не закончена/.